Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский)
41
Res ipsa – здесь: как обстоят тут у нас дела (лат.). (Прим. пер.)
42
Правильно было бы «гальванизированным», но Отвагсон, как обычно, путается в словах, имеет в виду «парализованным» (Прим. пер.)
43
Надо бы не «обжоги», а «изжоги». (Прим. пер.)
44
Ле Клерк – в своей ныне почти забытой работе «Новые разыскания и исследования» – привлек внимание к той важной роли, которую играет перкуссия в диалектике де Селби, и на достаточном количестве примеров продемонстрировал, что большинство экспериментов, проведенных этим экстраординарным ученым, сопровождалось исключительно громкими шумовыми эффектами. К сожалению, весь этот грохот и шум при подготовке экспериментов происходил за закрытыми дверьми и ни один из комментаторов не рискнул высказать касательно того, что же там происходило, даже предположения. При сооружении своего знаменитого «водяного ящика» – вполне вероятно, то был один из самых высокочувствительных и легкоповреждаемых приборов из когда-либо сотворенных человеческими руками, – де Селби, по имеющимся сообщениям, сломал три тяжелых отбойных молотка, и ему пришлось заниматься унизительной судебной тяжбой, которую затеял его домовладелец (тот самый, печально известный Портер), обвинявший де Селби в том, что в результате «шумовой деятельности ученого» якобы оказались расшатанными перекрытия между этажами, а в одной из комнат был якобы поврежден потолок. Так или иначе, совершенно ясно, что де Селби уделял большое внимание «работе с молотком» во всех ее видах (см. «Счастливые часы», с.48-49). В «Атласе для широкого круга читателей» де Селби дает весьма смутное описание своих исследований природы стука вообще и производимого молотком в частности и весьма смело заявляет, что резкость стука происходит от того, что взрываются «шарики воздуха»; из вышесказанного можно заключить: де Селби представлял себе воздух, состоящим из бесчисленного множества крошечных пузырьков, наподобие миниатюрнейших воздушных шариков, – такой взгляд, как известно, не подтверждается современной наукой. В рассуждениях о природе дня и ночи, которые можно найти в других трудах де Селби, он, как бы между прочим, упоминает о напряжении «воздушных пленок», «шариков воздуха» и «воздушных пузырей». Де Селби приходит к заключению, что «стук представляет собой все что угодно, но только не то, чем он кажется»; такое заявление, даже если и не считать его легко опровержимым, представляется мне совершенно излишним и ничего не проясняющим. Люкротт высказал предположение, что громкий стук являлся способом, к которому прибегал ученый, чтобы заглушить все другие шумы, которые могли бы дать хоть некоторое представление о том, в каком направлении ведутся эксперименты. Бассетт в целом присоединился к этому предположению, хотя и с двумя оговорками.
45
Читателю наверняка известно, какие баталии разворачивались вокруг этой работы, дразнящей своей загадочностью более, чем какой-либо иной из дошедших до нас в рукописном виде трудов до Селби. «Codex» (первым дал ему такое название Бассетт, в своем монументальном труде «Компендиум де Селби») представляет собой собрание приблизительно двух тысяч листов писчей бумаги стандартного размера, мелко исписанных с двух сторон. Главной особенностью этой рукописи является то, что в связи с крайней неразборчивостью почерка ни одно слово не поддается прочтению. Предпринимавшиеся различными комментаторами попытки, расшифровать те немногие места, которые казались более разборчивыми, приносили фантастически различные результаты, не столько в интерпретации заложенного в них смысла (не о смысле идет речь), сколько в разработке несуразиц, проистекавших из полученных интерпретаций текста. В одном из таких мест, по сообщению Бассетта, «с большой проницательностью» говорится о «старости», в то время как Хендерсон (биограф Бассетта) интерпретирует то же место как «описание, не лишенное красоты, того, как ягнятятся овцы, и того, какая помощь им при этом оказывается, на одной неназванной ферме». Такие расхождения, следует признать, мало способствуют укреплению репутации и того, и другого комментатора.
Люкротт, демонстрирующий скорее особо развитую догадливость, чем глубоко научную проницательность, и здесь выдвигает свою «теорию подделки» и высказывает удивление по поводу того, что «люди, как представлялось, достаточно разумные, оказались введенными в заблуждение столь грубой подделкой». Забавная ситуация возникла после того, как Люкротт, от которого Бассетт потребовал обоснования такого смелого заявления, попутно с другими доказательствами своей правоты, упомянул о том, что одиннадцать страниц «Кодекса» якобы пронумерованы одной и той же цифрой – «88». Бассетт, которого такое сообщение явно застало врасплох, провел независимую проверку и в результате не обнаружил вообще ни одной страницы с таким номером. Последовавшая за этим перепалка выявила поразительный факт: и тот, и другой комментатор утверждали, что являются обладателями «подлинного и единственного оригинала рукописи „Кодекса“. Еще до того как начались поиски возможности разрешить этот спор, из далекого Гамбурга пришло сенсационное сообщение, которое произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Издательство „Norddeutsche Verlag“ опубликовало книгу Крауса (того самого Крауса, о котором столь мало известно), представлявшую собой развернутое толкование текста „Кодекса“, основанное, по утверждению автора, на „единственно подлинном экземпляре „Кодекса“, с транслитерацией того, что было названо „сложным и запутанным кодом“, которым был якобы написан „Кодекс“. Если экзегезу Крауса принять на веру, то окажется, что „Кодекс“, несмотря на его напыщенное название, – не более чем собрание крайне незрелых, по-детски наивных максим, касающихся любви, жизни, математики и других подобных предметов, изложенных на плохом, грамматически дефектном английском языке, начисто лишенном обычных для де Селби невразумительности и непроясненности. Бассетт и многие другие комментаторы, посчитавшие эту исключительно необычную книгу еще одним проявлением недоброжелательности колко-язвительного и саркастического дю Гарбиндье (якобы прикрывавшегося псевдонимом „Краус“), вообще делали вид, что ничего об этой книге Крауса не слыхали, хотя достоверно известно, что Бассетт добыл гранки – по всей видимости, не совсем законным образом – книги за несколько месяцев до того, как она вышла из печати. Из всех комментаторов де Селби лишь Люкротт не проигнорировал труд Крауса. В газетной статье Люкротт отмечает недостаточное знание „иностранцем“ – то есть Краусом – английского языка, в результате чего в работе Крауса и возникают всяческие „аберрации“, в частности смешение двух английских слов „код“ и „кодекс“, и заявляет о своем намерении опубликовать „небольшую брошюру“, которая покажет полную несостоятельность „книги этого немца“ и других подобных „мошеннических выдумок“. Обещанная брошюра, однако, так и не появилась, и ее непоявление обычно связывают с кознями Крауса в Гамбурге; известно, что между Краусом (или тем, кто его представлял) и издателями, издававшими работы Люкротта, шел интенсивный обмен пространными телеграфными посланиями. В результате ли «козней этого немца“ или по какой-то другой причине, но в один прекрасный день Люкротт подвергся аресту (далеко не в первый раз), на этот раз по настоянию издателей Люкротта, которые обвиняли его в поджоге, приведшем к гибели в огне некоторого количества канцелярских принадлежностей, принадлежавших издательству. Судебное разбирательство было сначала отложено, а потом и вообще прекращено в связи с тем, что некие неназванные свидетели не прибыли из-за границы. Хотя не возникает сомнений в том, что совершенно нелепые обвинения в поджоге не имеют под собой абсолютно никаких оснований, какого-либо возмещения за понесенный моральный и материальный ущерб Люкротт от властей не получил.
Как бы там ни было, нельзя делать вид, что ситуация с «Кодексом» получила удовлетворительное разъяснение, и мало вероятно, что и в будущем, сколько бы исследований ни проводилось, удастся пролить дополнительный свет на манускрипт, который не поддается прочтению и который существует, по крайней мере, в четырех экземплярах, причем утверждается, что каждый из них является аутентичным, единственно подлинным.
Весьма забавный поворот этому делу случайно дал Ле Клерк, избегающий резких высказываний. Прослышав о существовании «Кодекса» за несколько недель до появления в свет очень солидного и надежного «Компендиума» Бассетта, Ле Клерк, настаивая на том, что прочитал «Кодекс», поместил статью в «Zuercher Tageblatt», в которой сделал множество расплывчатых замечаний по поводу «Кодекса», называя его «проницательным трудом», полным «убедительных, хотя и совершенно непривычных аргументов и положений», дающим «совершенно новую точку зрения» и тому подобное. Некоторое время спустя он отрекся от авторства этой статьи и в приватном письме к Люкротту назвал ее «подделкой». Письмо, в котором Люкротт давал ответ, не сохранилось, однако существует весьма обоснованное мнение, что в этом письме Люкротт достаточно горячо отказывался от дальнейшего участия во всей этой весьма сомнительного свойства возне, связанной со злосчастным «Кодексом». Возможно, и не стоило бы упоминать о вкладе дю Гарбиндье в обсуждение проблемы «Кодекса», но, полагаю, несколько слов сказать все же следует. Дю Гарбиндье ограничился статьей в «L’Avenir», в которой заявлял, что он якобы расшифровал «Кодекс» и обнаружил, что последний представляет собой разрозненное собрание неприличных анекдотов, рассказов о любовных приключениях и эротических разглагольствований, «настолько пошлых и настолько прискорбно низкого уровня, что их не стоит излагать даже в самых общих чертах».
